За ступенями храма, на западной стороне,
за оградой, куда выходили слепые стёкла,
я глядел на её косынку, как будто мне
делать нечего было, покуда косынка мокла.

Это было в одну из множества непогод,
я и толком теперь не вспомню, в канун какого
из бесчисленных праздников разных, в какой-то год
от двухтысячного до две тысячи восьмого.

И косынка, не отворачиваясь от дождя,
из бумажника вытряхнув мелочь за Бога ради,
оглядела меня внимательно, проходя
к иномарке своей, припаркованной к той ограде.

Что меня в ней так поразило? Не красота,
но пронзительное отсутствие силы, кроме
той единственной силы Женщины и Христа,
к материнской груди прильнувшего в полудрёме.

И глядел я, как зачарованный, ей вослед,
без зонта под холодными струями пропадая.
Может, мне она померещилась, может, нет –
одинокая, незнакомая, молодая.