В.З.Тодресу

1.

Разгар погони. Мысли о конце
отчётливей. Прощальные объятья
и прочее. Без судорог в лице,
похожи, как пробирочные братья,

ищейки пробираются в ночи,
и катится в развитие погоня,
и надо всеми серп луны торчит,
но темнота на каждом перегоне.

Довольно, может быть. Но чей удел
теперь подвержен бедствиям и смуте,
им не понять, поскольку поредел
над ними мрак, и мысли по минуте

приобретают должный вес и вид.
Беда всё та же, но уже при свете.
Уместней не подчёркивать обид,
но надо всё навёрстывать. И эти

бегут вперёд, куда глаза глядят,
а следом мчит за ними государство.
Казённый снег, как выпушки солдат.
И нужен конь. И не нужны полцарства.

2.

Погоня близко. Шелестят ручьи
под покрывалом тающего снега,
но пуст февраль. И потому ничьи
молитвы им не вымолят ночлега,

тем более убежища. Страна
вокруг – одна большая мышеловка,
где сырным ломтиком висит луна,
dessert dēsertum, рыжая плутовка,

где городам предпосланы полки,
а дни уподобляются сраженьям,
где замещают ражие стрелки
супружеское ложе оружейным,

где свет дневной мелькнул – и был таков,
и кони засекаются в погоне,
где сотни образованных волков
готовятся к труду и обороне,

где никого и ничего не жаль.
За все грехи назначена расплата.
Бегут года. Летит погоня вдаль.
Дрожит рука на спуске автомата.

3.

Фельдъегерево дело недолга,
охотнику не требуется милость,
и ты узнаешь в образе врага,
что в зеркале парадном отразилось.

Пока за мнимой крепостью застав
по-прежнему надеешься на чудо,
предательства пугаться перестав,
к порогу подбирается Иуда.

Ну что ж, беги, запутывай следы
по занесённой временем пустыне.
От этих стен далёко ль до беды –
уже пророка славят в Палестине,

уже кружит над Городом Магог,
и вороном нахохлилась погода,
и от истошных воплей «С нами Бог!»
шатаются устои небосвода,

уже гремят оружьем у дворца,
и бьют часы размеренно и грозно.
От лавров похоронного венца,
от вечности бежать ещё не поздно.

06.08.1989 г.

* * *

А ветер бил в окно,
внезапно налетая,
и уходил, во тьме
скрываясь.
А потом
вновь ветер приходил,
уже другой. И стая
осенних ветров
наш
расшатывала дом.

Там,
в каменной печи,
в золе
пекли картошку.
Нам нравились:
ноябрь, гудение трубы…
Наш «кэпстен»… наш фрегат,
летящий понарошку
проливом Каттегат
на каменные лбы…

И катастрофа.
Вой
бурунов у подошвы
утёса.
…И в печи – потрескиванье дров.
Картошка испеклась,
и водка есть.
Ну, что ж вы?
Давайте, что ли,
за
удачу.
Будь здоров!

И снова рокот волн,
и смерть
грозит из мрака.
И тлеющих углей
манящие огни.
И вой…
Пускай не волк –
бездомная собака:
вот так же и душа
рыдает в эти дни.

Но нам – чего терять?
Мы – пленники уюта,
и наши корабли
ржавеют под мостом.
…А ветер бьёт в окно
и, жалуясь кому-то,
срывается во тьму.
Мы грезим о простом:

о славе, о любви,
о вечном, о хорошем…
Ах, как же хорошо!
И шевелиться лень…
А вот и град пошёл
(по крыше – стук горошин).
Как хорошо в тепле!
Вот так проходит день,

и так проходит ночь:
в беспамятстве.
И синий
покажется рассвет.
И смёрзшаяся грязь
окажется бела.
И не осенний – зимний
в окно ударит норд.

Судьба пересеклась
с какою-то иной,
нам неизвестной,
стаей
особенных ветров
осенних.
А пока
сидеть нам у огня
и, о своём мечтая,
попыхивать дымком
морского табака…

15.08.1989 г.

* * *

И.Е.Лавушкиной

Не кровник и не друг –
меня убьёт прохожий,
попутно, проходя
прочь по делам своим,
и, ржавую тоску
размазавши по роже,
я буду умирать,
забыт и нелюдим.

Прохожему – пустяк,
прохожий будет занят
работою, семьёй,
заботами о том,
чтоб, матово блестя
стеклянными глазами,
добычу донести
свою в постылый дом.

Да если и в родной –
какое, в сути, дело!
Прохожему ништяк,
когда наказан тот,
в ком чувствует вину.
Ему – не надоело
спровадить чужака
в пучину нечистот.

Прохожему – виват!
Он царствует и правит.
Он безусловно прав.
Он чувствует узду.
Он снова предпочтёт
Иисуса Варавве,
коль вынесут вопрос –
кого прибить к кресту.

Он молча наблюдать
из тины канцелярской
за казнью будет, и
поведает о том,
как он предупреждал.
И милостию царской
простит мои грехи.
Не сразу. Но потом.