Постель – и девушка нагая.
И комната любовью бредит.
И ночь.
А за окном мигает
фонарь, как любопытный третий.

Ей темнота ладони лижет
и отступает сиротливо.
И в полусне она услышит
шипенье серого прилива.

Она плывёт по волнам белым
навстречу пенному прибою…
Плеяды сна, и плески тела,
и два тюльпана над водою.

11.10.1989 г.

* * *

Д.Н.Хохлову

1.

Я не открывал ни Набокова, ни Ходасевича,
и правильно делал, возможно. Господь сохрани –
нет литературных героев. Ивана Царевича
я чту, и довольно. Всё вымысел. Сказки одни.
Длинноты, длинноты. Исчадия воображения
и выдумки строгих, надменных, лощёных писак.
Их книги – в огонь. Без изъятия. Без снисхождения.
Довольно читать, всякий раз попадая впросак,
на глаз доверяясь туманному, мрачному гению,
и жить, отдавая почёт выкрутасам пера.
Их жизнь – это fiction, пособие к неразумению
их драм, их романов, объявленных кем-то вчера
отборною прозой. Бумага – такая бессмыслица,
и вот доказательство: спичку одну поднеси
к любому бессмертному тому – и скрючится, выгнется
великая литература великой Руси.

2.

Ах, как выгибалась на дыбе она и под пытками
тряслась и стонала! Так в чём же ошибка моя?
Кто мог бы подумать, что вязью словесною выткано
великое время великих страстей бытия.
Безжалостный век. Состязание правды и вымысла,
и гибель одних, и забвенье других без числа.
Божественный Юлий! На гребень История вынесла
тебя или, может быть, Литература нашла?
Но катится, катится, катится век безобразия,
и в пропасть Идеи срываются Время и Мысль.
Россия – особая стать: не Европа, не Азия –
в единственном Слове зачатки понятий слились,
слились и смешались, и кровью отлились в истории
племён и народов, и бывших, и будущих в ней,
и бродят по белому свету лишь тени, которые
есть Слово и Дело… И кто разберёт, что главней?