Где-то на вокзале в маленьком подвале
в праздничном угаре мы сидели в баре.

В полутёмной яме плакали и пели,
долго мы с друзьями этак-то сидели.

Сзади за столами люди пели хором,
мучались делами, горьким разговором,

мы сидели молча, молча выпивали,
изредка по-волчьи зал обозревали,

выглядели смело, говорили мало.
В зале то и дело музыка играла,

мастодонт поддатый спал за стойкой барной,
над спиной покатой плавал дым угарный,

рядом с ним горою высилась посуда,
хриплый рык порою рявкал ниоткуда:

«Хто хлебае ханку, хай не озоруе,
я його, подлянку, йобну обалдуя,

щобы хгад з бородкой залякауся мени».
За перегородкой вздрагивали тени,

из щелей сочился жирный чад кухонный,
и опять бранился питекантроп сонный.

Этак-то в угаре проходили годы,
в полутёмном баре мучались уроды,

мучались и пели, плыли по теченью,
воли не имели, видимо, к леченью.