Говорю тебе: «Здравствуй, весна!»
А на улицах грязно и скользко.
Снег уходит, и набережная черна.
Как отряды разбитого войска
уползают, оставив разбросанный сор
на путях отступленья,
и собачьим помётом запачканный двор
словно знак разоренья.

Как-то тягостно этой порой
наблюдать неумытость трудяги-природы.
Вороновый и галочий рой
оккупировал садики и огороды,
мельтеша вдоль обочин дорог,
точно праздный народец, на зрелище падкий –
тут и грач с нагловатой повадкой,
и трещотки сорок.

Что сбывается в эту весну,
то сбывается даже с излишком.
Дряхлый снег, потеряв белизну,
как старуха, что склонна к одышкам,
в паутинах мышиных ходов,
в угреватых припухлостях близких проталин
умирает смиренней, чем лёд Городов,
что весной неотступно брутален.

Грязно-серый, пузырчатый, пористый лёд,
лунки-лужицы с талой водою
под ногой, во дворах – берегись, пешеход,
каждый шаг твой опасен бедою.
Ведь не крылья, поди, у тебя за спиной, —
всё же люди, не птицы,
тяготеньем влекомые, каждой весной
пополняют больницы.

Как звучит перелом?
Треск ломаемого сухостоя –
это что-то живое, родное
нарушается в теле твоём,
и ни чёрта не рад,
матерясь от досады и боли,
понимать, что придётся ломать поневоле
постоянный привычный уклад.

Ясным мартовским днём,
осовелый, что жлоб с перепою,
с загипсованной пегой ногою
ты сидишь на балконе своём.
Под бинтами зудит болона
цвета сырокопчёного мяса,
и кривит твои губы гримаса,
и волнует весна.