Я вiдчув, як притiкавший звiдти
смертний холод перебiг по жилам.

Євген Плужник.

Всё это было, было. И не раз
ещё, должно быть, повторится. Вздохи
берёзовой листвы в вечерний час
и кровь на скошенном чертополохе.

На мирный лад настроена заря,
звенят цикады в изголовье смертном,
но вся в крови рубаха косаря,
и залит мир кроваво-красным светом.

Двадцатый век. Гражданская война.
Вражда до дна, до умопомраченья.
Жизнь прожита, и жалость не нужна,
и никому не вымолить прощенья.

Я в этот век всей памятью пророс.
Проклятой боли вынести не в силах,
мой рваный стих, как недобитый пёс,
рыдает на заброшенных могилах.

* * *

1.

Лет тому триста, в урочный год
этой страны был заложен Город
в диком краю, посреди болот
в землях корельских затем, что скоро

ждали войны, и суровый царь
властью своей понуждал стараться
строить, не глядя стерев с лица
вотчины душ своих тысяч двадцать.

Не потому чтобы не нужны
были ему, чтобы надоели.
Ждали войны – и какой войны!
Средства пошли в оправданье цели.

То ненамеренный был расход.
Кровью оплачивалась отчизна.
Царь был жесток, а его народ
был терпелив – и тогда, и присно.

2.

Долго ли, коротко – полный штиль
ветром сменялся, и год за годом
приобретал свой особый стиль
Город, разбросанный по болотам,

Город, построенный в тишине
бывшей окраины, Город окон,
в космос прорубленных, вдаль, к луне,
к новым дорогам, и столь далёко

от необъятной своей страны,
бывшей столицы и прежде бывшей
золотокупольной старины.
Город, над миром моим нависший,

как нависает над головой
тяжкой дорическою колонной
зеленью травленный верховой,
неугомонный и непреклонный.

3.

Корни раскинув у края вод
в гиблом, холодном, гнилом тумане —
прелью кладбищенской отдаёт
каждая улица, каждый камень, —

он разрастается ввысь и вширь,
и, наполняя собой просторы,
новые земли, Восток, Сибирь,
воду и сушу, поля и горы,

он затевает игру с огнём
и забывает свою удачу,
волю к великому, ибо в нём
многое бродит подобно плачу

тысяч неведомых нищих вдов,
тысяч задавленных в донном иле —
мало ли кто потакать готов
внутренней хвори при внешней силе.

4.

Слабость великого на земле –
великодушие, верный вывод
в пользу соперника, что во зле
не признаёт обоюдных выгод.

Слабость балованного ствола,
слишком ухоженного подроста
в том, что природа милым-мила
и постоять за себя непросто,

а для балды, что по жизни глуп,
для бедноты, что разжиться хочет,
самое милое дело труп:
тихо лежит, не блажит, не вскочит.

Но не для этого ты взлетел,
статный кораблик в безмерной шири,
чтобы приветствовать передел,
столько наделавший горя в мире.

5.

Город. Огни застав.
Дым над кострами горек.
Мерно – к версте верста –
рвётся Россия к морю.

От немоты взъярясь,
вепрем лесным озверясь,
сквозь вековую грязь,
в ингерманландский вереск,

по берегам рек,
по омутам-порогам,
дабы двуглавый рек
вольным орлиным слогом:

«Граду сему – быть,
крепости здесь – ставить,
чтоб кораблям плыть,
путь по морям править,

и да не сгинет впредь
здесь, под свинцовым небом,
пустошей этих мреть,
гиблых болот небыль.

Будь одержим, Град,
сказкою стань, мечтою,
царственный, будь клят
двойственной красотою.

Этот двойной путь
сам пролагай к славе.
Мощных твердынь грудь
миру вздымай въяве

и, неумерен, сколь
ни было б под пятою,
медленно, исподволь
мира шатай устои.

Будет твой сан высок,
Город, а жребий низок.
Зыбок речной песок,
берег балтийский склизок».

6.

Конный кривой урод,
скроенный несчастливо,
встал над урезом вод
у берегов залива.

Взмахи паучьих рук,
небо в пурпурных блёстках,
и монотонный звук
множится в подголосках.

Это вопит, бия
медным хвостом ампира,
северная змея
о неустройстве мира.

Странно ей онеметь
под неподъёмной тушей.
Слушай, товарищ, медь,
музыку века слушай.

7.

Петербург. Город поэтов.
Век двадцатый. Град Ленинград.
Время казней, старых наветов,
новых тюрем, вечных утрат.

Город мой, сгорим в одночасье,
не оставим в мире следа.
Милый мой, я плачу от счастья,
я влюблён в тебя навсегда.

Время тюрем, старых запретов,
новых казней, вечных убийц.
Время ждёт. Не ищет ответов –
просто ждёт. И ты не скупись

на его золотую долю
обменять обманчивый слог.
…Город, Город, ты плачешь, что ли?
Что за дым с болот нанесло?

Время вертит старой лопатой,
новой тачкой, вечной киркой.
Город спит – худой, бородатый
разночинец, хмурый такой.

Холод. Голод. В предместьях – стачки.
Вислый нос утопив в кашне,
на толкучку бредёт Башмачкин –
на черняшку менять шинель.

Так и нам уходить в унылый,
долгий путь за лесной мызой.
Время ждёт над старой могилой,
с новой болью, с вечной слезой.

* * *

1.

Раскат грозы, внезапно стихшей;
будинок, в темени утоплый;
бурьян, под моросью поникший,
и ветер, необычно тёплый;

обочь развалины кордона;
косые меловые скаты;
дорога ниспадает к Дону;
трещат заливисто цикады;

уныло тарахтят колёса;
и вот уж позади остались
все эти будыли, и росы,
и ночь, и белые откосы
по голубым извивам стариц,

и стали ощутимо близки
друзья и встречи на вокзале,
когда за поворотом Лиски
на горизонте показались.

2.

В свои права вступало утро,
и солнце двигалось к зениту,
а слева, от разливов мутный,
отсвечивая перламутром,
поток плескался знаменитый.

Он тёк, ничуть не беспокоясь
обличья своего простого.
По насыпи товарный поезд
неспешно следовал к Ростову,

и, словно ожидая спешки,
медлительностью попрекая,
тростник топорщился в усмешке
и тальники над тростниками,

и, счастлив резвым быть и вольным,
и самым озорным на свете,
дул, гребни задирая волнам,
как юбки поселянкам, ветер.

3.

По-южному сварливым, пыльным,
пропахшим пивом и компостом
был Город за автомобильным
и железнодорожным мостом,

где царствовали гам и ругань
на площади перед вокзалом,
и голова ходила кругом,
и дух захватывало Югом
с его пампушками и салом,

и слух осваивался плавной,
до неожиданности новой,
не городской и не державной
воронежской хохлячей мовой.

Тянулся день за разговором
о цифрах с дивными нулями
да пеньем под гитару хором
с подвыпившими дембелями.

4.

Воронежскую электричку
то отличает от S-bahn’a,
что, кроме скорости приличной,
она – приют для наркомана.

Разновеликие подростки
с порога тамбур занимают
и долго «пяточки»-обсоски
по кругу бережно толкают.

Там по вагонам льётся пиво,
гуляет запах сладковатый.
Что начиналось так игриво,
грозит нешуточной расплатой.

А поездов в России много –
летят, пространства подминая,
гудит железная дорога,
и далеко до эпилога,
и всюду станция родная.