Начинается день. Бродит ветер в осиновой роще
тихо-тихо – и кроны чуть слышно дрожат на ветру.
Я дрожу вместе с ними, и – что мне, казалось бы, проще! –
не уйти. Вместе с ними дрожу, поелику умру.

Я умру, я уйду в этот тягостный, перед рассветом,
нескончаемый час, нависающий над головой
точно так, как сейчас. Я уйду, не обласканный светом,
как осина ненужный, безлиственный, еле живой…

* * *

Верить дежурным избитым фразам,
высчитывать каждый грош
и утешать себя раз за разом,
что по закону живёшь.

Домой приходить – неизменно трезвым,
в свой многоквартирный гроб,
и годы на дни, как на дольки, резать,
не просчитаться чтоб.

Асфальт изливается от подъезда
седой транспортёрной лентой.
Вот так день за днём: спозаранку резво,
в сумерках – утомленно.

Завидовать изредка псу – в плешинах.
Во вшах. Лижущему коросту.
Но жить. Без полётов и без ошибок.
Обыкновенно. Просто.

И просто – в финале, как битой пешке, —
за доску – и Бог с тобою,
и лишь неотложка, урча от спешки,
навзрыд по тебе завоет.

* * *

Я помню: вставало солнце
над нашими воротами.
Листочки осин
червонцев
облик приобретали.

Тяжёлых, теперь забытых,
царской ещё чеканки.

Вороны на ракитах
шумно сбивались в стаи,
каркали, гоготали
и сразу, как по сигналу,
не завершив перебранки,
на промысел улетали.

Утро так начиналось.

Бабушка поднималась
рано. Топила печку.
Варила крупу или сечку,
и с молока снимала,
и сливки мне оставляла.

А я выходил к рассвету,
потом забирался снова
в постель. Мне снились червонцы,
развешанные на осинах.

Заканчивалось лето
семьдесят второго.

Полонское, Пестово,
Вятка, Кривуха, Солнцево –
в нашей большой округе
всех деревень названья
усвоить я был не в силах
и многих уже не помню.
Мне нравились расстоянья,
запруды, мосты, плотины,
просёлочные дороги
мне нравятся и поныне.

Со временем нелегко мне.

И я всё теряю время,
оно от меня уходит,
а я его вспоминаю
и вижу – рассвет, деревья,
и вороны на деревьях,
деревни и расстоянья,
и улицы без названья,
где детство моё проходит…