1.

Жить и жить напрокат, как свободе, доверившись чуду,
ренегатов клеймить и хулить, чтоб потом самому,
двадцати пяти лет получив беспроцентную ссуду,
раствориться в шалмане, в угаре, в табачном дыму,

и доподлинно жить, сколько будет отмерено свыше,
нежелательным гостем, долги отдавать не спеша,
из любовных интрижек кропать романтичные вирши,
пятистопным анапестом под Пастернака пиша,

чтоб потом от любительниц густо навешивать бирки
в перепалке словесной узнать с удивленьем, что я
доморощенный гений, гомункул, зачатый в пробирке,
одержимый идеей конечной тщеты бытия.

2.

Вот когда подступило пятнадцатилетнее горе
и поверх полотна желтизна синеватая щёк.
Верно, женщина эта права. Мне её не оспорить,
и действительно жаль, что живу, что не умер ещё.

Я не спорю, и зря, вероятно. Пора бы вернуться
в эти детские слёзы, и страхи, и тень на стене,
в этот сон похорон. Но молчу. Я бессилен проснуться.
Я спокоен, Харон. Мне не больно. Я умер во сне.

* * *

Знакомый укус азарта,
седые усы вразлёт.
Я ставлю на эту карту –
записывай, банкомёт.
Чтоб всё потерять, и снова
с надеждой начать с нуля,
я ставлю на расписного
бубнового короля.
На эту литую зрелость,
на скипетр и шар в руке –
мне в юности так хотелось
весь мир держать в кулаке.
Весь мир – по единой смете,
а если невмоготу,
когда приникаю к смерти,
ощупывая черту,
вдогон фаворитам фарта,
как делали в старину,
я ставлю на эту карту
жизнь – против пяти минут.
Не со своего захода,
внезапно, из-за угла,
единственный раз в полгода
выигрывая заклад,
я ставлю – чтоб бог бубновый
мой, опередив смитьё,
мне выиграл жизнь – и снова
помог проиграть её.

* * *

Охота к переменам мест
нам кажется ничуть не лишней,
тем более когда измышлен
предлог, и надобно в отъезд.
Мы говорим: свинья не съест,
Господь не выдаст. Ну, давайте
на посошок, и прощевайте,
и не скучайте, покамест
мне самому не надоест
бродить по городам и весям
(а там – кому я интересен
с моей тоской по сменам мест?).
К чему Иркутск, Калуга, Брест,
Варшава, Эрфурт, Львов, Тбилиси,
из дальней дали к ближней близи,
на норд и зюйд, на ост и вест,
в родной Грибановский уезд
или в молдавскую столицу,
в Таджикистан и в заграницу –
там те же блики тех же звезд
и так же холодно окрест…

К тому ж и радуешься чрез
обычной меры, если без
пяти минут от отправленья
услышишь марш и объявленье
о том, что времени в обрез,
и призовут к занятью мест
согласно купленным билетам…
И передумать бы – да где там! –
снедает новый интерес,
и новый путь, и новый крест
(а там, где был, уже забыли),
и всё влечёт по новой пыли
охота к переменам мест.

01.05. 1989 г.

* * *

Конец пути. Салон экспресса.
Натужно тормозы визжат.
Инерция не рвёт из кресла
меня – я крепко в кресло вжат,
внезапно брошенный в озноб, как
и в первый мой приезд. И вот
автобусная остановка.

Я не был здесь который год.
Мне место это незнакомо.
Кому повем печаль мою?
Всё совершенно по-другому.
Я ничего не узнаю.
Строители исчезли в робах
оборванных. Исчез пустырь.
Исчезли саженцы, и тропы,
протоптанные сквозь кусты,
и у кинотеатра старый,
оставленный в асфальте след,
где я ступал по тротуару,
пацан четырнадцати лет,
исчез, как не было. Fiat
sic. Не потрафили года.
Я не был здесь. Кинотеатра
ещё не строили тогда.

Ну что ж, чужак, пора настала
платить долги, и счёт суров.
Не узнаю её квартала,
проулков, скверов и дворов.
Не узнаю и не узнаю,
и почему-то битый час
хожу и тупо вспоминаю:
ещё чуть-чуть, вот-вот, сейчас…

Я, верно, мог бы так годами
бродить, бродить в надежде на –
Бог знает – если не свиданье
с той, от которой без вина
пьянел когда-то, лет с десяток
назад, то, может быть, на знак,
знак узнавания. Нельзя так
нельзя вернуться. Но хоть так
определиться, что пытался,
да не особенно хотел.
Но что теперь. Не состоялся
визит. Конец пути. Предел.
Предел пути. Предел разлуки,
всё промотавшей ни за грош.
Стоишь — и опускаешь руки,
и ничего уже не ждёшь.