Бог был безжалостен, и старый мир погиб,
когда в руках майоров и жолнеров
неправильных людей ломало на изгиб,
как никогда революционеров,

переосмысливалось слово «материк»
за много дней задолго до ГУЛАГа,
и Сахалина каторжный язык
давным-давно осваивал бродяга,

нащупывал, шельмец, где слабое звено,
порой провозглашал: «Вся власть Советам!»,
Европу, к робости привыкшую давно,
иллюминировал кроваво-красным светом.

Большевику был явлен этот свет
кустодиевским жирным уркаганом,
и с той поры сверкал его портрет
над каждым эшафотом безымянным,

крестьянский мир раскалывал до дна
расстрелами, налогами и тифом,
и только смерть голодная одна
гуляла в этом безвременье диком,

а мимо шастали крутые молодцы,
скоробогатые вертели «жуки-пуки»,
с кровавым прошлым наторевшие борцы,
кривляясь, растопыривали руки,
и жалкие живые мертвецы
старались выжить, вопреки науке,
в шутейские играя бубенцы.

За что им, Господи, все эти муки.

---

 

Он долго строился, особый новый мир,
старанием усталого народа,
кусок истории, застиранной до дыр
разнузданной повадкой сумасброда,
из мира старого, совсем другого рода,
вконец перелицованный мундир.

И вот стоит замызганный сортир,
один как пугало средь огорода.